Живут в лесном поселке два друга.
Один из них высоченный,широкоплечий,с круглым лицом,в которое,казалось,влепили зарядом картечи,но картечь только сделала вмятины на твердой коже и отскочила.
Другой —низенький,кривоногий,с картавеньким говорком и до невозможности курчавой головой.
Первого лесозаготовители слышали только в дни получки.Выпив литр водки,свою минимальную дозу,он затягивал: «Там в мешках были зашиты трупы славных моряков» —и при этом так печально смотрел куда-то мимо людей,что уборщица тетка Секлетинья начинала сморкаться в передник.
Другой же беспрестанно тараторил,сыпал прибаутками,побасенками.
Один из них работал трактористом,другой —чокеровщиком.Верховодить должен был старший и по возрасту и по работе,но отчего-то главенствовал второй.Он звал своего тракториста игриво —Жорой,а тот его добродушно —Петрухой.
Никто не смел потревожить Жору,когда он в горестном оцепенении тянул глухим,простуженным голосом песню.Лишь Петруха смело подсаживался на его кровать,обнимал друга за могучие плечи и тенорком подтягивал; «Море знало,волны знали…»
Голос Жоры медленно угасал.Жора кренился на плечо своего помощника,и Петруха терпеливо ждал,когда тот отойдет ко сну.Осторожно свалив друга на подушку,Петруха подолгу растирал онемевшее плечо.
Во сне Жора скрежетал зубами.Люди в общежитии,проходя мимо,сожалеюще вздыхали,а тетка Секлетинья разувала Жору и подолгу сидела возле него,скорбно подперевшись руками.
Был Жора в войну моряком.Корабль,на котором он плавал,немцы потопили в Балтийском море.Жору ранили,и он попал в плен.Его подлечили и показали человеку,который похлопал Жору по спине,как ломового коня,а потом удовлетворенно прищелкнул пальцами,и Жора оказался на руднике.Может быть,виделось Жоре во сне,как плюгавенький немчик подпрыгивал,чтобы дотянуться кулачишком до его лица.Может быть,снился ему весенний день,гул самолетов —своих самолетов!Заслышав его,Жора рванулся наверх,а навстречу ему надсмотрщик,плюгавенький,золотушный,воробьиной грудью дорогу преграждает,лопочет сердито.Хватил Жора куском породы по башке этого фашистского холуя,перешагнул через него и вместе с толпой пленных выбежал из рудника на солнце,чтобы пережить радость победы.Но пережил самую горькую обиду в жизни.Его заподозрили в измене Родине,и не по своей воле оказался он на Урале,в далеком леспромхозе.
Прошло несколько лет,пока обнаружилось недоразумение и Жору восстановили в правах,дозволили именоваться советским гражданином.
Замкнутый от природы,Жора сделался еще более нелюдимым.Один раз попробовали расспрашивать Жору лесорубы,оторвали от печального созерцания чего-то,известного только ему.Моряк,вместо того чтобы разговориться,вдруг разбушевался.Общежитие было разгромлено,население его спасалось бегством в близлежащий лес.
Три дня ходил после этого случая Жора как обваренный.Виновато глядел на людей,глазами молил их простить его,а говорить ничего не говорил.Ребята больше к нему не приставали.Девушки же всегда его сторонились,а теперь и подавно.
Вечером Жора сидел неподвижно в углу барака,смотрел,как люди варили картошку,рубились в домино,жарили до красноты печку,писали письма.Писать ему было некуда и некому.
Но вот однажды в бараке появился новый парень,а может,и мужичок —возраст его определить было трудно.Из видавшего виды солдатского вещмешка он вынул домашние калачи,лук,горбыль сала и рядом со всем этим добром с пристуком поставил пол-литра,приговаривая:
— Живем не скудно,получаем хлеб попудно.Душу не морим, —ничего не варим!..А ну,герои-лесорубы,навались!Распатроним это хозяйство в честь знакомства.Меня Петрухой зовут.Я —мужик вятскай,из той самой губернии,где народ хватскай и догадливай.Если,к примеру,трава на бане вырастет,мы ее не косим,а корову на баню волокем,чтобы съела.
Наговаривая,Петруха пододвинул к столу,похожему на нары,скамейки,собрал но тумбочкам кружки.Со словом: «Минуточку!» —взял из рук одного парня складной ножик,подмигнул тетке Секлетинъе и первой ей поднес угощение —пару глотков на дне кружки.Тетка Секлетинья начала церемонно отказываться,говорить,что грех это,но Петруха уломал-таки старуху,и она оскоромилась,глотнувши зелья.Замахала тетка Секлетинья руками,как ворона крыльями,глаза ее из орбит подались.Петруха на кончике складника,с соблюдением вежливости,сунул ей в беспомощно открытый рот кубик сала.Уборщица поваляла в буззубом рту сальце и с испугом спросила:
— Это что же за вино такое,аж надвое душу перешибает?
— Самодельное,бабка,самодельное.У меня все самодельное.И сам я самодельный…
— А подь ты к лешему! —беззлобно отмахнулась от него тетка Секлетинья.
Ребята тянулись па Петрухин говор,как верующие на колокольный звон.
Конечно,на такую ораву Петрухиной поллитровки не хватило.Нарядили тетку Секлетинью посыльной к продавцу,поскольку магазин уже был закрыт.Она,как всегда,поворчала,побранилась и пошла уламывать продавца,выговоривши при этом условие,что в общежитии ничего не будет «поломато»и не получится никакого озорства.Ребята,как всегда,дружно клялись «сохранить вверенное ей хозяйство в норме».
Из того же рюкзака Петруха вынул завернутую в домашний рушник двухрядку,и пошло веселье.Петруха так вывернул у гармони меха,такие штуки начал выделывать кривыми ногами,что парни лезли целовать его от восхищения.
И вдруг Петруха заметил одинокого человека,который с тоской и досадой косился на гуляющую публику.
Бросил гармонь Петруха,вылил из чьей-то поллитровки водку,как из своей собственной,и к Жоре с кружкой:
— А ну,давни!Размочи соль на душе!
— Не хочется.
— Ну-у? —понарошке удивился Петруха. —Вот так конфуз,а я тебя за морячка принял.Гляжу:тельник,грудь —все в ажуре.Звиняюсь… —Бесенята в глазах Петрухи так и подпрыгивали,так и метались.
