Ванька Жуков,девятилетний мальчик,отданный три месяца тому назад в ученье к сапожнику Аляхину,в ночь под Рождество не ложился спать.Дождавшись,когда хозяева и подмастерья ушли к заутрене,он достал из хозяйского шкапа пузырек с чернилами,ручку с заржавленным пером и,разложив перед собой измятый лист бумаги,стал писать.Прежде чем вывести первую букву,он несколько раз пугливо оглянулся на двери и окна,покосился на темный образ,по обе стороны которого тянулись полки с колодками,и прерывисто вздохнул.Бумага лежала на скамье,а сам он стоял перед скамьей на коленях.

«Милый дедушка,Константин Макарыч! —писал он. —И пишу тебе письмо.Поздравляю вас с Рождеством и желаю тебе всего от господа бога.Нету у меня ни отца,ни маменьки,только ты у меня один остался».

Ванька перевел глаза на темное окно,в котором мелькало отражение его свечки,и живо вообразил себе своего деда Константина Макарыча,служащего ночным сторожем у господ Живаревых.Это маленький,тощенький,но необыкновенно юркий и подвижной старикашка лет65-ти,с вечно смеющимся лицом и пьяными глазами.Днем он спит в людской кухне или балагурит с кухарками,ночью же,окутанный в просторный тулуп,ходит вокруг усадьбы и стучит в свою колотушку.За ним,опустив головы,шагают старая Каштанка и кобелек Вьюн,прозванный так за свой черный цвет и тело,длинное,как у ласки.Этот Вьюн необыкновенно почтителен и ласков,одинаково умильно смотрит как на своих,так и на чужих,но кредитом не пользуется.Под его почтительностью и смирением скрывается самое иезуитское ехидство.Никто лучше его не умеет вовремя подкрасться и цапнуть за ногу,забраться в ледник или украсть у мужика курицу.Ему уж не раз отбивали задние ноги,раза два его вешали,каждую неделю пороли до полусмерти,но он всегда оживал.

Теперь,наверно,дед стоит у ворот,щурит глаза на ярко-красные окна деревенской церкви и,притопывая валенками,балагурит с дворней.Колотушка его подвязана к поясу.Он всплескивает руками,пожимается от холода и,старчески хихикая,щиплет то горничную,то кухарку.

— Табачку нешто нам понюхать? —говорит он,подставляя бабам свою табакерку.

Бабы нюхают и чихают.Дед приходит в неописанный восторг,заливается веселым смехом и кричит:

— Отдирай,примерзло!

Дают понюхать табаку и собакам.Каштанка чихает,крутит мордой и,обиженная,отходит в сторону.Вьюн же из почтительности не чихает и вертит хвостом.А погода великолепная.Воздух тих,прозрачен и свеж.Ночь темна,но видно всю деревню с ее белыми крышами и струйками дыма,идущими из труб,деревья,посребренные инеем,сугробы.Всё небо усыпано весело мигающими звездами,и Млечный Путь вырисовывается так ясно,как будто его перед праздником помыли и потерли снегом…

Ванька вздохнул,умокнул перо и продолжал писать:

«А вчерась мне была выволочка.Хозяин выволок меня за волосья на двор и отчесал шпандырем за то,что я качал ихнего ребятенка в люльке и по нечаянности заснул.А на неделе хозяйка велела мне почистить селедку,а я начал с хвоста,а она взяла селедку и ейной мордой начала меня в харю тыкать.Подмастерья надо мной насмехаются,посылают в кабак за водкой и велят красть у хозяев огурцы,а хозяин бьет чем попадя.А еды нету никакой.Утром дают хлеба,в обед каши и к вечеру тоже хлеба,а чтоб чаю или щей,то хозяева сами трескают.А спать мне велят в сенях,а когда ребятенок ихний плачет,я вовсе не сплю,а качаю люльку.Милый дедушка,сделай божецкую милость,возьми меня отсюда домой,на деревню,нету никакой моей возможности…Кланяюсь тебе в ножки и буду вечно бога молить,увези меня отсюда,а то помру…»

Ванька покривил рот,потер своим черным кулаком глаза и всхлипнул.

«Я буду тебе табак тереть, —продолжал он, —богу молиться,а если что,то секи меня,как Сидорову козу.А ежели думаешь,должности мне нету,то я Христа ради попрошусь к приказчику сапоги чистить,али заместо Федьки в подпаски пойду.Дедушка милый,нету никакой возможности,просто смерть одна.Хотел было пешком на деревню бежать,да сапогов нету,морозу боюсь.А когда вырасту большой,то за это самое буду тебя кормить и в обиду никому не дам,а помрешь,стану за упокой души молить,всё равно как за мамку Пелагею.

А Москва город большой.Дома всё господские и лошадей много,а овец нету и собаки не злые.Со звездой тут ребята не ходят и на клирос петь никого не пущают,а раз я видал в одной лавке на окне крючки продаются прямо с леской и на всякую рыбу,очень стоющие,даже такой есть один крючок,что пудового сома удержит.И видал которые лавки,где ружья всякие на манер бариновых,так что небось рублей сто кажное…А в мясных лавках и тетерева,и рябцы,и зайцы,а в котором месте их стреляют,про то сидельцы не сказывают.

Милый дедушка,а когда у господ будет елка с гостинцами,возьми мне золоченный орех и в зеленый сундучок спрячь.Попроси у барышни Ольги Игнатьевны,скажи,для Ваньки».

Ванька судорожно вздохнул и опять уставился на окно.Он вспомнил,что за елкой для господ всегда ходил в лес дед и брал с собою внука.Веселое было время!И дед крякал,и мороз крякал,а глядя на них,и Ванька крякал.Бывало,прежде чем вырубить елку,дед выкуривает трубку,долго нюхает табак,посмеивается над озябшим Ванюшкой…Молодые елки,окутанные инеем,стоят неподвижно и ждут,которой из них помирать?Откуда ни возьмись,по сугробам летит стрелой заяц…Дед не может чтоб не крикнуть:

— Держи,держи…держи!Ах,куцый дьявол!

Срубленную елку дед тащил в господский дом,а там принимались убирать ее…Больше всех хлопотала барышня Ольга Игнатьевна,любимица Ваньки.Когда еще была жива Ванькина мать Пелагея и служила у господ в горничных,Ольга Игнатьевна кормила Ваньку леденцами и от нечего делать выучила его читать,писать,считать до ста и даже танцевать кадриль.Когда же Пелагея умерла,сироту Ваньку спровадили в людскую кухню к деду,а из кухни в Москву к сапожнику Аляхину…

«Приезжай,милый дедушка, —продолжал Ванька, —Христом богом тебя молю,возьми меня отседа.Пожалей ты меня сироту несчастную,а то меня все колотят и кушать страсть хочется,а скука такая,что и сказать нельзя,всё плачу.А намедни хозяин колодкой по голове ударил,так что упал и насилу очухался.Пропащая моя жизнь,хуже собаки всякой…А еще кланяюсь Алене,кривому Егорке и кучеру,а гармонию мою никому не отдавай.Остаюсь твой внук Иван Жуков,милый дедушка приезжай».

Ванька свернул вчетверо исписанный лист и вложил его в конверт,купленный накануне за копейку…Подумав немного,он умокнул перо и написал адрес: