Глухой зимою,во времена тихие,сонные нашу школу взбудоражило неслыханно важное событие.

Из города на подводе приехал фотограф!

И не просто так приехал,по делу —приехал фотографировать.

И фотографировать не стариков и старух,не деревенский люд,алчущий быть увековеченным,а нас,учащихся овсянской школы.

Фотограф прибыл за полдень,и по этому случаю занятия в школе были прерваны.

Учитель и учительница —муж с женою —стали думать,где поместить фотографа на ночевку.

Сами они жили в одной половине дряхленького домишка,оставшегося от выселенцев,и был у них маленький парнишка-ревун.Бабушка моя,тайком от родителей,по слезной просьбе тетки Авдотьи,домовничавшей у наших учителей,три раза заговаривала пупок дитенку,но он все равно орал ночи напролет и,как утверждали сведущие люди,наревел пуп в луковицу величиной.

Во второй половине дома размещалась контора сплавного участка,где висел пузатый телефон,и днем в него было не докричаться,а ночью он звонил так,что труба на крыше рассыпалась,и по телефону этому можно было разговаривать.Сплавное начальство и всякий народ,спьяну или просто так забредающий в контору,кричал и выражался в трубку телефона.

Такую персону,как фотограф,неподходяще было учителям оставить у себя.Решили поместить его в заезжий дом,но вмешалась тетка Авдотья.Она отозвала учителя в куть и с напором,правда,конфузливым,взялась его убеждать:

— Им тама нельзя.Ямщиков набьется полна изба.Пить начнут,луку,капусты да картошек напрутся и ночью себя некультурно вести станут. —Тетка Авдотья посчитала все эти доводы неубедительными и прибавила: —Вшей напустют…

— Что же делать?

— Я чичас!Я мигом! —Тетка Авдотья накинула полушалок и выкатилась на улицу.

Фотограф был пристроен на ночь у десятника сплавконторы.Жил в нашем селе грамотный,деловой,всеми уважаемый человек Илья Иванович Чехов.Происходил он из ссыльных.Ссыльными были не то его дед,не то отец.Сам он давно женился на нашей деревенской молодице,был всем кумом,другом и советчиком по части подрядов на сплаве,лесозаготовках и выжиге извести.Фотографу,конечно же,в доме Чехова —самое подходящее место.Там его и разговором умным займут,и водочкой городской,если потребуется,угостят,и книжку почитать из шкафа достанут.

Вздохнул облегченно учитель.Ученики вздохнули.Село вздохнуло —все переживали.

Всем хотелось угодить фотографу,чтобы оценил он заботу о нем и снимал бы ребят как полагается,хорошо снимал.

Весь длинный зимний вечер школьники гужом ходили по селу,гадали,кто где сядет,кто во что оденется и какие будут распорядки.Решение вопроса о распорядках выходило не в нашу с Санькой пользу.Прилежные ученики сядут впереди,средние —в середине,плохие —назад —так было порешено.Ни в ту зиму,ни во все последующие мы с Санькой не удивляли мир прилежанием и поведением,нам и на середину рассчитывать было трудно.Быть нам сзади,где и не разберешь,кто заснят?Ты или не ты?Мы полезли в драку,чтоб боем доказать,что мы —люди пропащие…Но ребята прогнали нас из своей компании,даже драться с нами не связались.Тогда пошли мы с Санькой на увал и стали кататься с такого обрыва,с какого ни один разумный человек никогда не катался.Ухарски гикая,ругаясь,мчались мы не просто так,в погибель мчались,поразбивали о каменья головки санок,коленки посносили,вывалялись,начерпали полные катанки снегу.

Бабушка уж затемно сыскала нас с Санькой на увале,обоих настегала прутом.Ночью наступила расплата за отчаянный разгул у меня заболели ноги.Они всегда ныли от «рематизни»,как называла бабушка болезнь,якобы доставшуюся мне по наследству от покойной мамы.Но стоило мне застудить ноги,начерпать в катанки снегу —тотчас нудь в ногах переходила в невыносимую боль.

Я долго терпел,чтобы не завыть,очень долго.Раскидал одежонку,прижал ноги,ровно бы вывернутые в суставах,к горячим кирпичам русской печи,потом растирал ладонями сухо,как лучина,хрустящие суставы,засовывал ноги в теплый рукав полушубка ничего не помогало.

И я завыл.Сначала тихонько,по-щенячьи,затем и в полный голос.

— Так я и знала!Так я и знала! —проснулась и заворчала бабушка. —Я ли тебе,язвило бы тебя в душу и в печенки,не говорила: «Не студися,не студися!» —повысила она голос. —Так он ведь умнее всех!Он бабушку послушат?Он добрым словам воньмет?Загибат теперь!Загибат,худа немочь!Мольчи лучше!Мольчи! —Бабушка поднялась с кровати,присела,схватившись за поясницу.Собственная боль действует на нее усмиряюще. —И меня загибат…

Она зажгла лампу,унесла ее с собой в куть и там зазвенела посудою,флакончиками,баночками,скляночками —ищет подходящее лекарство.Припугнутый ее голосом и отвлеченный ожиданиями,я впал в усталую дрему.

— Где ты тутока?

— Зде-е-е-ся. —по возможности жалобно откликнулся я и перестал шевелиться.

— Зде-е-еся! —передразнила бабушка и,нашарив меня в темноте,перво-наперво дала затрещину.Потом долго натирала мои ноги нашатырным спиртом.Спирт она втирала основательно,досуха,и все шумела: —Я ли тебе не говорила?Я ли тебя не упреждала?И одной рукой натирала,а другой мне поддавала да поддавала: —Эк его умучило!Эк его крюком скрючило?Посинел,будто на леде,а не на пече сидел…

Я уж ни гугу,не огрызался,не перечил бабушке —лечит она меня.

Выдохлась,умолкла докторша,заткнула граненый длинный флакон,прислонила его к печной трубе,укутала мои ноги старой пуховой шалью,будто теплой опарой облепила,да еще сверху полушубок накинула и вытерла слезы с моего лица шипучей от спирта ладонью.

— Спи,пташка малая,Господь с тобой и анделы во изголовье.

Заодно бабушка свою поясницу и свои руки-ноги натерла вонючим спиртом,опустилась на скрипучую деревянную кровать,забормотала молитву Пресвятой Богородице,охраняющей сон,покой и благоденствие в дому.На половине молитвы она прервалась,вслушивается,как я засыпаю,и где-то уже сквозь склеивающийся слух слышно: