Посвящаю памяти несравненного пегого рысака Холстомера
Четырехлетний жеребец Изумруд –рослая беговая лошадь американского склада,серой,ровной,серебристо-стальной масти –проснулся,по обыкновению,около полуночи в своем деннике.Рядом с ним,слева и справа и напротив через коридор,лошади мерно и часто,все точно в один такт,жевали сено,вкусно хрустя зубами и изредка отфыркиваясь от пыли.В углу на ворохе соломы храпел дежурный конюх.Изумруд по чередованию дней и по особым звукам храпа знал,что это –Василий,молодой малый,которого лошади не любили за то,что он курил в конюшне вонючий табак,часто заходил в денники пьяный,толкал коленом в живот,замахивался кулаком над глазами,грубо дергал за недоуздок и всегда кричал на лошадей ненатуральным,сиплым,угрожающим басом.
Изумруд подошел к дверной решетке.Напротив него,дверь в дверь,стояла в своем деннике молодая вороная,еще не сложившаяся кобылка Щеголиха.Изумруд не видел в темноте ее тела,но каждый раз,когда она,отрываясь от сена,поворачивала назад голову,ее большой глаз светился на несколько секунд красивым фиолетовым огоньком.Расширив нежные ноздри,Изумруд долго потянул в себя воздух,услышал чуть заметный,но крепкий,волнующий запах ее кожи и коротко заржал.Быстро обернувшись назад,кобыла ответила тоненьким,дрожащим,ласковым и игривым ржанием.
Тотчас же рядом с собою направо Изумруд услышал ревнивое,сердитое дыхание.Тут помещался Онегин,старый,норовистый бурый жеребец,изредка еще бегавший на призы в городских одиночках.Обе лошади были разделены легкой дощатой переборкой и не могли видеть друг друга,но,приложившись храпом к правому краю решетки,Изумруд ясно учуял теплый запах пережеванного сена,шедший из часто дышащих ноздрей Онегина…Так жеребцы некоторое время обнюхивали друг друга в темноте,плотно приложив уши к голове,выгнув шеи и все больше и больше сердясь.И вдруг оба разом злобно взвизгнули,закричали и забили копытами.
– Бал-луй,черт! –сонно,с привычной угрозой,крикнул конюх.
Лошади отпрянули от решетки и насторожились.Они давно уже не терпели друг друга,но теперь,как три дня тому назад в ту же конюшню поставили грациозную вороную кобылу, –чего обыкновенно не делается и что произошло лишь от недостатка мест при беговой спешке, –то у них не проходило дня без нескольких крупных ссор.И здесь,и на кругу,и на водопое они вызывали друг друга на драку.Но Изумруд чувствовал в душе некоторую боязнь перед этим длинным самоуверенным жеребцом,перед его острым запахом злой лошади,крутым верблюжьим кадыком,мрачными запавшими глазами и особенно перед его крепким,точно каменным,костяком,закаленным годами,усиленным бегом и прежними драками.
Делая вид перед самим собою,что он вовсе не боится и что сейчас ничего не произошло,Изумруд повернулся,опустил голову в ясли и принялся ворошить сено мягкими,подвижными,упругими губами.Сначала он только прикусывал капризно отдельные травки,но скоро вкус жвачки во рту увлек его,и он по-настоящему вник в корм.И в то же время в его голове текли медленные равнодушные мысли,сцепляясь воспоминаниями образов,запахов и звуков и пропадая навеки в той черной бездне,которая была впереди и позади теперешнего мига.
«Сено», –думал он и вспомнил старшего конюха Назара,который с вечера задавал сено.
Назар –хороший старик;от него всегда так уютно пахнет черным хлебом и чуть-чуть вином;движения у него неторопливые и мягкие,овес и сено в его дни кажутся вкуснее,и приятно слушать,когда он,убирая лошадь,разговаривает с ней вполголоса с ласковой укоризной и все кряхтит.Но нет в нем чего-то главного,лошадиного,и во время прикидки чувствуется через вожжи,что его руки неуверенны и неточны.
В Ваське тоже этого нет,и хотя он кричит и дерется,но все лошади знают,что он трус,и не боятся его.И ездить он не умеет –дергает,суетится.Третий конюх,что с кривым глазом,лучше их обоих,но он не любит лошадей,жесток и нетерпелив,и руки у него не гибки,точно деревянные.А четвертый –Андрияшка,еще совсем мальчик;он играет с лошадьми,как жеребенок-сосунок,и украдкой целует в верхнюю губу и между ноздрями, –это не особенно приятно и смешно.
Вот тот,высокий,худой,сгорбленный,у которого бритое лицо и золотые очки, –о,это совсем другое дело.Он весь точно какая-то необыкновенная лошадь –мудрая,сильная и бесстрашная.Он никогда не сердится,никогда не ударит хлыстом,даже не погрозит,а между тем когда он сидит в американке,то как радостно,гордо и приятно-страшно повиноваться каждому намеку его сильных,умных,все понимающих пальцев.Только он один умеет доводить Изумруда до того счастливого гармонического состояния,когда все силы тела напрягаются в быстроте бега,и это так весело и так легко.
И тотчас же Изумруд увидел воображением короткую дорогу на ипподром и почти каждый дом и каждую тумбу на ней,увидел песок ипподрома,трибуну,бегущих лошадей,зелень травы и желтизну ленточки.Вспомнился вдруг караковый трехлеток,который на днях вывихнул ногу на проминке и захромал.И,думая о нем,Изумруд сам попробовал мысленно похромать немножко.
Один клок сена,попавший Изумруду в рот,отличался особенным,необыкновенно нежным вкусом.Жеребец долго пережевывал его,и когда проглотил,то некоторое время еще слышал у себя во рту тонкий душистый запах каких-то увядших цветов и пахучей сухой травки.Смутное,совершенно неопределенное,далекое воспоминание скользнуло в уме лошади.Это было похоже на то,что бывает иногда у курящих людей,которым случайная затяжка папиросой на улице вдруг воскресит на неудержимое мгновение полутемный коридор с старинными обоями и одинокую свечу на буфете,или дальнюю ночную дорогу,мерный звон бубенчиков и томную дремоту,или синий лес невдалеке,снег,слепящий глаза,шум идущей облавы,страстное нетерпение,заставляющее дрожать колени, –и вот на миг пробегут по душе,ласково,печально и неясно тронув ее,тогдашние,забытые,волнующие и теперь неуловимые чувства.
Между тем черное оконце над яслями,до сих пор невидимое,стало сереть и слабо выделяться в темноте.Лошади жевали ленивее и одна за другою вздыхали тяжело и мягко.На дворе закричал петух знакомым криком,звонким,бодрым и резким,как труба.И еще долго и далеко кругом разливалось в разных местах,не прекращаясь,очередное пение других петухов.
Опустив голову в кормушку,Изумруд все старался удержать во рту и вновь вызвать и усилить странный вкус,будивший в нем этот тонкий,почти физический отзвук непонятного воспоминания.Но оживить его не удавалось,и,незаметно для себя,Изумруд задремал.
Ноги и тело у него были безупречные,совершенных форм,поэтому он всегда спал стоя,чуть покачиваясь вперед и назад.Иногда он вздрагивал,и тогда крепкий сон сменялся у него на несколько секунд легкой чуткой дремотой,но недолгие минуты сна были так глубоки,что в течение их отдыхали и освежались все мускулы,нервы и кожа.
Перед самым рассветом он увидел во сне раннее весеннее утро,красную зарю над землей и низкий ароматный луг.Трава была так густа и сочна,так ярко,сказочно-прелестно зелена и так нежно розовела от зари,как это видят люди и звери только в раннем детстве,и всюду на ней сверкала дрожащими огнями роса.В легком редком воздухе всевозможные запахи доносятся удивительно четко.Слышен сквозь прохладу утра запах дымка,который сине и прозрачно вьется над трубой и деревне,все цветы на лугу пахнут по-разному,на колеистой влажной дороге за изгородью смешалось множество запахов:пахнет и людьми,и дегтем,и лошадиным навозом,и пылью,и парным коровьим молоком от проходящего стада,и душистой смолой от еловых жердей забора.
Изумруд,семимесячный стригунок,носится бесцельно по полю,нагнув вниз голову и взбрыкивая задними ногами.Весь он точно из воздуха и совсем не чувствует веса своего тела.Белые пахучие цветы ромашки бегут под его ногами назад,назад.Он мчится прямо на солнце.Мокрая трава хлещет по бабкам,по коленкам и холодит и темнит их.Голубое небо,зеленая трава,золотое солнце,чудесный воздух,пьяный восторг молодости,силы и быстрого бега!
Но вот он слышит короткое,беспокойное,ласковое и призывающее ржание,которое так ему знакомо,что он всегда узнает его издали,среди тысяч других голосов.Он останавливается на всем скаку,прислушивается одну секунду,высоко подняв голову,двигая тонкими ушами и отставив метелкой пушистый короткий хвост,потом отвечает длинным заливчатым криком,от которого сотрясается все его стройное,худощавое,длинноногое тело,и мчится к матери.
Она –костлявая,старая,спокойная кобыла –поднимает мокрую морду из травы,быстро и внимательно обнюхивает жеребенка и тотчас же опять принимается есть,точно торопится делать неотложное дело.Склонив гибкую шею под ее живот и изогнув кверху морду,жеребенок привычно тычет губами между задних ног,находит теплый упругий сосок,весь переполненный сладким,чуть кисловатым молоком,которое брызжет ему в рот тонкими горячими струйками,и все пьет и не может оторваться.Матка сама убирает от него зад и делает вид,что хочет укусить жеребенка за пах.
В конюшне стало совсем светло.Бородатый,старый,вонючий козел,живший между лошадей,подошел к дверям,заложенным изнутри брусом,и заблеял,озираясь назад,на конюха.Васька,босой,чеша лохматую голову,пошел отворять ему.Стояло холодноватое,синее крепкое осеннее утро.Правильный четырехугольник отворенной двери тотчас же застлался теплым паром,повалившим из конюшни.Аромат инея и опавшей листвы тонко потянул по стойлам.
Лошади хорошо знали,что сейчас будут засыпать овес,и от нетерпения негромко покряхтывали у решеток.Жадный и капризный Онегин бил копытом о деревянную настилку и,закусывая,по дурной привычке,верхними зубами за окованный железом изжеванный борт кормушки,тянулся шеей,глотал воздух и рыгал.Изумруд чесал морду о решетку.
Пришли остальные конюхи –их всех было четверо –и стали в железных мерках разносить по денникам овес.Пока Назар сыпал тяжелый шелестящий овес в ясли Изумруда,жеребец суетливо совался к корму,то через плечо старика,то из-под его рук,трепеща теплыми ноздрями.Конюх,которому нравилось это нетерпение кроткой лошади,нарочно не торопился,загораживал ясли локтями и ворчал с добродушною грубостью:
– Ишь ты,зверь жадная…Но-о,успеишь…А,чтоб тебя…Потычь мне еще мордой-то.Вот я тебя ужотко потычу.
