Не все ли равно,про кого говорить?Заслуживает того каждый из живших на земле.
Некогда Чанг узнал мир и капитана,своего хозяина,с которым соединилось его земное существование.И прошло с тех пор целых шесть лет,протекло,как песок в корабельных песочных часах…
Вот опять была ночь —сон или действительность? —и опять наступает утро —действительность или сон?Чанг стар,Чанг пьяница —он все дремлет.
На дворе,в городе Одессе,зима.Погода злая,мрачная,много хуже той,китайской,когда Чанг с капитаном встретили друг друга.Несет острым мелким снегом,снег косо летит по ледяному,скользкому асфальту пустого приморского бульвара и больно сечет в лицо каждому еврею,что,засунувши руки в карманы и сгорбившись,неумело бежит направо или налево.За гаванью,тоже опустевшей,за туманным от снега заливом слабо видны голые степные берега.Мол весь дымится густым серым дымом:море с утра до вечера переваливается через мол пенистыми чревами.Ветер звонко свищет в телефонных проволоках…
В такие дни жизнь в городе начинается не рано.Не рано просыпаются и Чанг с капитаном.Шесть лет —много это или мало?За шесть лет Чанг с капитаном стали стариками,хотя капитану еще и сорока нет,и судьба их грубо переменилась.По морям они уже не плавают-живут «на берегу»,как говорят моряки,и не там,где жили когда-то,а в узкой и довольно мрачной улице,на чердаке пятиэтажного дома,пахнущего каменным углем,населенного евреями,из тех,что в семью приходят только к вечеру и ужинают в шляпах на затылок.Потолок у Чанга с капитаном низкий,комната большая и холодная.В ней всегда,кроме того.сумрачно:два окна,пробитые в наклонной стене-крыше,невелики и круглы,напоминают корабельные.Между окнами стоит что-то вроде комода,а у стены налево старая железная кровать:вот и все убранство этого скучного жилища,если не считать камина,из которого всегда дует свежим ветром.
Чанг спит в уголке за камином.Капитан на кровати.Какова эта чуть не до полу продавленная кровать и каков матрац на ней,легко представит себе всякий,живавший на чердаках,где нечистая подушка так жидка,что капитану приходится подкладывать под нее свою тужурку.Однако и на этой кровати спит капитан очень спокойно,лежит, —на спине,с закрытыми глазами и серым лицом, —неподвижно,как мертвый.Что за чудесная кровать была у него прежде!Ладная,высокая,с ящиками,с постелью глубокой и уютной,с тонкими и скользкими простынями и холодящими белоснежными подушками!Но и тогда,даже в качку,не спал капитан так крепко,как теперь:за день он сильно устает,да и о чем ему теперь тревожиться,что он может проспать,и чем может обрадовать его новый день?Было когда-то две правды на свете,постоянно сменявших друг друга:первая-та,что жизнь несказанно прекрасна,а другая —что жизнь мыслима лишь для сумасшедших.Теперь капитан утверждает,что есть,была и во веки веков будет только одна правда,последняя,правда еврея Иова,правда мудреца из неведомого племени,Экклезиаста.Часто говорит теперь капитан,сидя в пивной: «Помни,человек,с юности твоей те тяжелые дни и годы,о коих ты будешь говорить:нет мне удовольствия в них!»Все же дни и ночи по-прежнему существуют,и вот опять была ночь,и опять наступает утро.И капитан с Чангом просыпаются.
Но,проснувшись,капитан не открывает глаз.Что он в эту минуту думает,не знает даже Чанг,лежащий на полу возле нетопленого камина,из которого всю ночь пахло морской свежестью.Чангу известно только одно:то,что капитан пролежит так не менее часа.Чанг,поглядев на капитана уголком глаз,снова смыкает веки и снова задремывает.Чанг тоже пьяница,он тоже по утрам мутен,слаб и чувствует мир с тем томным отвращением,которое так знакомо всем плавающим на кораблях и страдающим морской болезнью.И потому,задремывая в этот утренний час,Чанг видит сон томительный,скучный…
Видит он:
Поднялся на палубу парохода старый,кислоглазый китаец,опустился на корячки,стал скулить,упрашивать всех проходящих мимо,чтобы купили у него плетушку тухлых рыбок,которую он принес с собою.Был пыльный и холодный день на широкой китайской реке.В лодке под камышовым парусом,качавшейся на речной мути,сидел щенок, —рыжий кобелек,имевший в себе нечто лисье и волчье,с густым жестким мехом вокруг шеи, —строго и умно водил черными глазами но высокой железной стене пароходного бока и торчком держал уши.
— Продай лучше собаку! —весело и громко,как глухому,крикнул китайцу молодой капитан парохода,без дела стоявший на своей вышке.
Китаец,первый хозяин Чанга,вскинул глаза кверху,оторопел и от крика и от радости,стал кланяться и цокать: «Ve'y good dog,ve'y good!»1очень хорошая! (искаженное англ.).
—И щенка купили, —всего за целковый, —назвали Чангом,и поплыл он в тот же день со своим новым хозяином в Россию и вначале,целых три недели,так мучился морской болезнью,был в таком дурмане,что даже ничего не видел:ни океана,ни Сингапура,ни Коломбо….
В Китае начиналась осень,погода была трудная.И стало мутить Чанга,едва вышли в устье.Навстречу несло дождем,мглою,сверкали по водной равнине барашки,качалась,бежала,всплескивалась серо-зеленая зыбь,острая и бестолковая,а плоские прибрежья расходились,терялись в тумане —и все больше,больше становилось воды вокруг.Чанг,в своей серебрившейся от дождя шубке,и капитан,в непромокаемом пальто с поднятым капюшоном,были на мостике,высота которого чувствовалась теперь еще сильнее,чем прежде.Капитан командовал,а Чанг дрожал и воротил от ветра морду.Вода ширилась,охватывала ненастные горизонты,мешалась с мглистым небом.Ветер рвал с крупной шумной зыби брызги,налетал откуда попало,свистал в реях и гулко хлопал внизу парусиновыми тентами,меж тем как матросы,в кованых сапогах и мокрых накидках,отвязывали,ловили и скатывали их.Ветер искал,откуда бы покрепче ударить,и как только пароход,медленно ему кланявшийся,взял покруче вправо,поднял его таким большим,кипучим валом,что он не удержался,рухнул с переката вала,зарываясь в пену,а в штурманской рубке с дребезгом и звоном полетела на пол кофейная чашка,забытая на столике лакеем….И с этой минуты пошла музыка!
Дни потом были всякие:то огнем жгло с сияющей лазури солнце,то горами громоздились и раскатывались ужасающим громом тучи,то потопами обрушивались на пароход и на море буйные ливни;но качало,качало непрерывно,даже и во время стоянок.Вконец замученный,ни разу за целых три недели не покинул Чанг своего угла в жарком полутемном коридоре среди пустых кают второго класса,на юте,возле высокого порога двери на палубу,отворявшейся только раз в сутки,когда вестовой капитана приносил Чангу пищу.И от всего пути до Красного моря остались в памяти Чанга только тяжкие скрипы переборок.дурнота и замирание сердца,то летевшего вместе с дрожащей кормой куда-то в пропасть,то возносившегося в небо,да колючий,смертный ужас,когда об эту высоко поднятую и вдруг снова завалившуюся на сторону корму,грохочущую винтом в воздухе,с пушечным выстрелом расшибалась целая водяная гора,гасившая дневной свет в иллюминаторах и потом стекавшая по их толстым стеклам мутными потоками.Слышал больной Чанг далекие командные крики,гремучие Свистки боцмана,топот матросских ног где-то над головой,слышал плеск и шум воды,различал полузакрытыми глазами полутемный коридор,загроможденный рогожными тюками чая, —и шалел,пьянел от тошноты,жары и крепкого чайного запаха…
Но тут сон Чанга обрывается.
Чанг вздрагивает и открывает глаза:это уже не волна с пушечным выстрелом ударила в корму-это грохнула где-то внизу дверь,с размаху кем-то брошенная.И вслед за этим громко откашливается и медленно встает со своего вдавленного одра капитан.Он натягивает на ноги и зашнуровывает разбитые башмаки,надевает вынутую из-под подушки черную тужурку с золотыми пуговицами и идет к комоду,меж тем как Чанг,в своей рыжей поношенной шубке,недовольно,с визгом зевает,поднявшись с пола.На комоде стоит начатая бутылка водки.Капитан пьет прямо из горлышка и,слегка задохнувшись и отдуваясь в усы,направляется к камину,наливает в плошку,стоящую возле него,водки и для Чанга.Чанг жадно начинает лакать.А капитан закуривает и снова ложится —ждать того часа,когда совсем обедняется.Уже слышен отдаленный гул трамвая,уже льется далеко внизу,на улице,непрерывное цоканье копыт по мостовой,но выходить еще рано.И капитан лежит и курит.Кончив лакать,ложится и Чанг.Он вскакивает на кровать,свертывается клубком у ног капитана и медленно вплывает в то блаженное состояние,которое всегда дает водка.Полузакрытые глаза его туманятся,он слабо глядит на хозяина и,чувствуя все возрастающую нежность к нему,думает то,что можно выразить по-человечески так: «Ах,глупый,глупый!Есть только одна правда на свете,и если бы ты знал,какая эта чудесная правда!»И опять не то снится,не то думается Чангу то далекое утро,когда,после мучительного,беспокойного океана,вошел пароход,плывший из Китая с капитаном и Чангом,в Красное море…
Снится ему:
Проходя Перим,все медленнее,точно баюкая,размахивался пароход,и впал Чанг в сладкий и глубокий сон.И вдруг очнулся.И,очнувшись,изумился выше всякой меры:везде было тихо,мерно дрожала и никуда не падала корма,ровно шумела вода,бежавшая где-то за стенами,теплый кухонный запах,тянувший из-под двери на палубу,был очарователен…Чанг привстал и поглядел в пустую кают-компанию там в сумраке,мягко светилось что-то золотисто-лиловое,что-то едва уловимое глазом,но необыкновенно радостное —там,в солнечно-голубую пустоту,на простор,на воздух,были открыты задние иллюминаторы,а по низкому потолку струились,текли и не утекали извилистые зеркальные ручьи…И случилось с Чангом то же,что не раз случалось в те времена и с его хозяином,капитаном:он вдруг понял,что существует в мире не одна,а две правды —одна та,что жить на свете и плавать ужасно,а другая…Но о другой Чанг не успел додумать:в неожиданно распахнувшуюся дверь он увидел трап на спардек,черную,блестящую громаду пароходной трубы,ясное небо летнего утра и быстро идущего из-под трапа,из машинного отделения,капитана,размытого и выбритого,благоухающего свежестью одеколона,с поднятыми по-немецки русыми усами,с сияющим взглядом зорких светлых глаз,во всем тугом и белоснежном;И,увидев всё это,Чанг так радостно рванулся вперед,что капитан на лету подхватил его,чмокнул в голову и,повернув назад,в три прыжка выскочил,на руках с ним,на спардек,на верхнюю палубу,а оттуда еще выше,на тот самый мостик,где так страшно было в устье великой китайской реки.
На мостике капитан вошел в штурманскую рубку,а Чанг,брошенный на пол,немного посидел,трубой распушив по гладким доскам свой лисий хвост.Сзади Чанга было очень горячо и светло от невысокого солнца.Горячо,должно быть,было и в Аравии,близко проходившей справа своим золотым прибрежьем и своими черно-коричневыми горами,своими пиками,похожими на горы мертвой планеты,тоже глубоко засыпанными сухим золотом, —всей своей песчано-гористой пустыней,видной необыкновенно четко,так,что,казалось,туда можно перепрыгнуть.А наверху,на мостике,еще чувствовалось утро,еще тянуло легкой свежестью,и бодро гулял взад и вперед помощник капитана, —тот самый,что потом так часто до бешенства доводил Чанга,дуя ему в нос,человек в белой одежде,в белом шлеме и в страшных черных очках,все поглядывавший на поднебесное острие передней мачты,над которой белым страусовым пером курчавилось тоньчайшее облачко…Потом капитан крикнул из рубки:
«Чанг!Кофе пить!»И Чанг тотчас вскочил,обежал рубку и ловко сигнул через ее медный порог.И за порогом оказалось еще лучше,чем на мостике:там был широкий кожаный диван,приделанный к стене,над ним висели какие-то блестящие стеклом и стрелками штуки вроде круглых стенных часов,а на полу стояла полоскательница с бурдой из сладкого молока и хлеба.Чанг стал жадно лакать,а капитан занялся делом:он развернул на стойке,помещавшейся под окном против дивана,большую морскую карту и,положив на нее линейку,твердо прорезал алыми чернилами длинную полоску.Чанг,кончив лакать,с молоком на усах,подпрыгнул и сел на стойке возле самого окна,за которым синела отложным воротом просторная рубаха матроса,стоявшего спиной к окну перед колесом с рогами.И тут капитан,который,как оказалось впоследствии,очень любил поговорить,будучи наедине с Чангом,сказал Чангу.
— Видишь,братец,вот это и есть Красное море.Надо нам с тобой пройти его поумнее, —ишь какое оно от островков и рифов пестрое, —надо мне тебя доставить в Одессу в полной сохранности,потому что там уже знают о твоем существовании.Я уже проболтался про тебя одной прекапризной девчонке,похвастался перед ней твоей милостью по такому,понимаешь ли,длинному канату,что проложен умными людьми на дне всех морей-океанов…Я,Чанг,все-таки ужасно счастливый человек,такой счастливый,что ты даже и представить себе не можешь,и потому мне ужасно не хочется напороться на какой-нибудь из этих рифов,осрамиться до девятой пуговицы на своем первом дальнем рейсе…
И,говоря так,капитан вдруг строго глянул на Чанга и дал ему пощечину.
— Лапы с карты прочь! —крикнул он начальственно. —Не смей лезть на казенное добро!
И Чанг,мотнув головой,зарычал и зажмурился.Это была первая пощечина,полученная им,и он обиделся,ему опять показалось,что жить на свете и плавать —скверно.Он отвернулся,гася и сокращая свои прозрачно-яркие глаза,и с тихим рычанием оскалил свои волчьи зубы.Но капитан не придал значения его обиде.Он закурил папиросу и вернулся на диван,вынул из бокового кармана пикейной куртки золотые часы,отколупнул крепким ногтем их крышки и,глядя на что-то сияющее,необыкновенно живое,торопливое,что звонко бежало внутри часов,опять заговорил дружески.Он опять стал рассказывать Чангу о том,что он везет его в Одессу,на Елисаветинскую улицу,что на Елисаветинской улице есть у него,у капитана,во-первых,квартира,во-вторых,красавица-жена и,в-третьих,чудесная дочка,и что он,капитан,все-таки очень счастливый человек.
— Все-таки,Чанг,счастливый! —сказал капитан,а потом добавил:
— Дочка эта самая,Чанг,девочка резвая,любопытная,настойчивая, —плохо тебе будет временами,особливо твоему хвосту!Но если бы ты знал,Чанг,что это за прелестное существо!Я,братец,так люблю ее,что даже боюсь своей любви:для меня весь мир только в ней, —ну,скажем,почти в ней, —а разве так полагается?Да и вообще,следует ли кого-нибудь любить так сильно? —спросил он. —Разве глупее нас с тобой были все эти ваши Будды,а послушай-ка,что они говорят об этой любви к миру и вообще ко всему телесному —от солнечного света,от волны,от воздуха и до женщины,до ребенка,до запаха белой акации!Или:знаешь ли ты,что такое Тао,выдуманное вами же,китайцами?Я,брат,сам плохо знаю,да и все плохо знают это,но,насколько можно понять,ведь это что такое?Бездна Праматерь,она же родит и поглощает и,поглощая,снова родит все сущее в мире,а иначе сказать —тот Путь всего сущего,коему не должно противиться ничто сущее.А ведь мы поминутно противимся ему,поминутно хотим повернуть не только,скажем,душу любимой женщины,но и весь мир по-своему! —Жутко жить на свете,Чанг, —сказал капитан,очень хорошо,а жутко,и особенно таким,как я!Уж очень я жаден до счастья и уж очень часто сбиваюсь:темен и зол этот Путь или же совсем,совсем напротив?
И,помолчав,еще добавил:
— Главная шутка ведь в чем?Когда кого любишь,никакими силами никто не заставит тебя верить,что может не любить тебя тот,кого ты любишь.И вот тут-то,Чанг,и зарыта собака.А как великолепна жизнь,боже мой,как великолепна!
