На одной из моих поездок получил я приглашение отобедать у богатого помещика и охотника,Александра Михайлыча Г***.Его село находилось верстах в пяти от небольшой деревеньки,где я на ту пору поселился.Я надел фрак,без которого не советую никому выезжать даже на охоту,и отправился к Александру Михайлычу.Обед был назначен к шести часам;я приехал в пять и застал уже великое множество дворян в мундирах,в партикулярных платьях и других,менее определительных одеждах.Хозяин встретил меня ласково,но тотчас же побежал в официантскую.Он ожидал важного сановника и чувствовал некоторое волнение,вовсе несообразное с его независимым положением в свете и богатством.Александр Михайлыч никогда женатым не был и не любил женщин;общество у него собиралось холостое.Он жил на большую ногу,увеличил и отделал дедовские хоромы великолепно,выписывал ежегодно из Москвы тысяч на пятнадцать вина и вообще пользовался величайшим уважением.Александр Михайлыч давным-давно вышел в отставку и никаких почестей не добивался…Что же заставляло его напрашиваться на посещение сановного гостя и волноваться с самого утра в день торжественного обеда?Это остается покрыто мраком неизвестности,как говаривал один мой знакомый стряпчий,когда его спрашивали:берет ли он взятки с доброхотных дателей?
Расставшись с хозяином,я начал расхаживать по комнатам.Почти все гости были мне совершенно незнакомы;человек двадцать уже сидело за карточными столами.В числе этих любителей преферанса было:два военных с благородными,но слегка изношенными лицами,несколько штатских особ,в тесных,высоких галстуках и с висячими,крашеными усами,какие только бывают у людей решительных,но благонамеренных (эти благонамеренные люди с важностью подбирали карты и,не поворачивая головы,вскидывали сбоку глазами на подходивших);пять или шесть уездных чиновников с круглыми брюшками,пухлыми и потными ручками и скромно-неподвижными ножками (эти господа говорили мягким голосом,кротко улыбались на все стороны,держали свои игры у самой манишки и,козыряя,не стучали по столу,а,напротив волнообразно роняли карты на зеленое сукно и,складывая взятки,производили легкий,весьма учтивый и приличный скрып).Прочие дворяне сидели на диванах,кучками жались к дверям и подле окон;один,уже немолодой,но женоподобный по наружности помещик стоял в уголку,вздрагивал,краснел и с замешательством вертел у себя на желудке печаткою своих часов,хотя никто не обращал на него внимания;иные господа,в круглых фраках и клетчатых панталонах работы московского портного,вечного цехового мастера иностранца Фирса Клюхина,рассуждали необыкновенно развязно и бойко,свободно поворачивая своими жирными и голыми затылками;молодой человек лет двадцати,подслеповатый и белокурый,с ног до головы одетый в черную одежду,видимо робел,но язвительно улыбался…
Однако я начинал несколько скучать,как вдруг ко мне присоседился некто Войницын,недоучившийся молодой человек,проживавший в доме Александра Михайлыча в качестве…мудрено сказать,в каком именно качестве.Он стрелял отлично и умел дрессировать собак.Я его знавал еще в Москве.Он принадлежал к числу молодых людей,которые,бывало,на всяком экзамене «играли столбняка»,то есть не отвечали ни слова на вопросы профессора.Этих господ,для красоты слога,называли также бакенбардистами. (Дела давно минувших дней,как изволите видеть.)Вот как это делалось:вызывали,например,Войницына.Войницын,который до того времени неподвижно и прямо сидел на своей лавке,с ног до головы обливаясь горячей испариной и медленно,но бессмысленно поводя кругом глазами, —вставал,торопливо застегивал свой вицмундир доверху и пробирался боком к экзаменаторскому столу. «Извольте взять билет», —с приятностью говорил ему профессор.Войницын протягивал руку и трепетно прикасался пальцами кучки билетов. «Да не извольте выбирать», —замечал дребезжащим голосом какой-нибудь посторонний,но раздражительный старичок,профессор из другого факультета,внезапно возненавидевший несчастного бакенбардиста.Войницын покорялся своей участи,брал билет,показывал нумер и шел садиться к окну,пока предшественник его отвечал на свой вопрос.У окна Войницын не спускал глаз с билета,разве только для того,чтобы по-прежнему медленно посмотреть кругом,а впрочем,не шевелился ни одним членом.Вот,однако,предшественник его кончил;говорят ему: «Хорошо,ступайте»,или даже: «Хорошо-с,очень хорошо-с»,смотря по его способностям.Вот вызывают Войницына;Войницын встает и твердым шагом приближается к столу. «Прочтите билет», —говорят ему.Войницын подносит обеими руками билет к самому своему носу,медленно читает и медленно опускает руки. «Ну-с,извольте отвечать», —лениво произносит тот же профессор,закидывая туловище назад и скрещивая на груди руки.Воцаряется гробовое молчание. «Что же вы?»Войницын молчит.Постороннего старичка начинает дергать. «Да скажите же что-нибудь!»Молчит мой Войницын,словно замер.Стриженый его затылок круто и неподвижно торчит навстречу любопытным взорам всех товарищей.У постороннего старичка глаза готовы выскочить:он окончательно ненавидит Войницына. «Однако ж это странно, —замечает другой экзаменатор, —что же вы,как немой,стоите?ну,не знаете,что ли?Так так и скажите». — «Позвольте другой билет взять», —глухо произносит несчастный.Профессора переглядываются. «Ну,извольте», —махнув рукой,отвечает главный экзаменатор.Войницын снова берет билет,снова идет к окну,снова возвращается к столу и снова молчит как убитый.Посторонний старичок в состоянии съесть его живого.Наконец его прогоняют и ставят нуль.Вы думаете:теперь он,по крайней мере,уйдет?Как бы не так!Он возвращается на свое место,так же неподвижно сидит до конца экзамена,а уходя восклицает: «Ну баня!экая задача!»И ходит он целый тот день по Москве,изредка хватаясь за голову и горько проклиная свою бесталанную участь.За книгу он,разумеется,не берется,и на другое утро та же повторяется история.
Вот этот-то Войницын присоседился ко мне.Мы с ним говорили о Москве,об охоте.
— Не хотите ли, —шепнул он мне вдруг, —я познакомлю вас с первым здешним остряком?
— Сделайте одолжение.
Войницын подвел меня к человеку маленького роста,с высоким хохлом и усами,в коричневом фраке и пестром галстуке.Его желчные,подвижные черты действительно дышали умом и злостью.Беглая,едкая улыбка беспрестанно кривила его губы;черные,прищуренные глазки дерзко выглядывали из-под неровных ресниц.Подле него стоял помещик,широкий,мягкий,сладкий —настоящий Сахар-Медович —и кривой.Он заранее смеялся остротам маленького человека и словно таял от удовольствия.Войницын представил меня остряку,которого звали Петром Петровичем Лупихиным.Мы познакомились,обменялись первыми приветствиями.
— А позвольте представить вам моего лучшего приятеля, —заговорил вдруг Лупихин резким голосом,схватив сладкого помещика за руку. —Да не упирайтесь же,Кирила Селифаныч, —прибавил он, —вас не укусят.Вот-с, —продолжал он,между тем,как смущенный Кирила Селифаныч так неловко раскланивался,как будто у него отваливался живот, —вот-с,рекомендую-с,превосходный дворянин.Пользовался отличным здоровьем до пятидесятилетнего возраста,да вдруг вздумал лечить себе глаза,вследствие чего и окривел.С тех пор лечит своих крестьян с таковым же успехом…Ну,а они,разумеется,с таковою же преданностию…
— Ведь этакой, —пробормотал Кирила Селифаныч и засмеялся.
— Договаривайте,друг мой,эх,договаривайте, —подхватил Лупихин. —Ведь вас,чего доброго,в судьи могут избрать,и изберут,посмотрите.Ну,за вас,конечно,будут думать заседатели,положим;да ведь надобно ж на всякий случай хоть чужую-то мысль уметь выговорить.Неравно заедет губернатор —спросит:отчего судья заикается?Ну,положим,скажут:паралич приключился;так бросьте,ему,скажет,кровь.А оно в вашем положении,согласитесь сами,неприлично.
Сладкий помещик так и покатился.
— Ведь вишь смеется, —продолжал Лупихин,злобно глядя на колыхающийся живот Кирилы Селифаныча. —И отчего ему не смеяться? —прибавил он,обращаясь ко мне, —сыт,здоров,детей нет,мужики не заложены —он же их лечит, —жена с придурью. (Кирила Селифаныч немножко отвернулся в сторону,будто не расслыхал,и все продолжал хохотать.)Смеюсь же я,а у меня жена с землемером убежала. (Он оскалился.)А вы этого не Знали?Как же!Так-таки взяла да и убежала и письмо мне оставила:любезный,дескать,Петр Петрович,извини;увлеченная страстью,удаляюсь с другом моего сердца…А землемер только тем и взял,что не стриг ногтей да пантолоны носил в обтяжку.Вы удивляетесь?Вот,дескать,откровенный человек…И,боже мой!наш брат-степняк так правду-матку и режет.Однако отойдемте-ка в сторону…Что нам подле будущего судьи стоять-то…
Он взял меня под руку,и мы отошли к окну.
— Я слыву здесь за остряка, —сказал он мне в течение разговора, —вы этому не верьте.Я просто озлобленный человек и ругаюсь вслух:оттого я так и развязен.И зачем мне церемониться,в самом деле?Я ничье мнение в грош не ставлю и ничего не добиваюсь;я зол —что ж такое?Злому человеку,по крайней мере,ума не нужно.А как оно освежительно,вы не поверите…Ну вот,например,ну вот посмотрите на нашего хозяина!Ну из чего он бегает,помилуйте,то и дело на часы смотрит,улыбается,потеет,важный вид принимает,нас с голоду морит?Эка невидаль —сановное лицо!Вот,вот,опять побежал —заковылял даже,посмотрите.
И Лупихин визгливо засмеялся.
— Одна беда,барынь нету, —продолжал он с глубоким вздохом, —холостой обед, —а то вот где нашему брату пожива.Посмотрите,посмотрите, —воскликнул он вдруг, —идет князь Козельский —вон этот высокий мужчина с бородой,в желтых перчатках.Сейчас видно,что за границей побывал…И всегда так поздно приезжает.Глуп,скажу я вам,один,как пара купеческих лошадей,а изволили бы вы поглядеть,как снисходительно он с нашим братом заговаривает,как великодушно изволит улыбаться на любезности наших голодных матушек и дочек!..И сам иногда острит,даром что проездом здесь живет;зато как и острит!Ни дать ни взять тупым ножом бечевку пилит.Он меня терпеть не может…Пойду поклонюсь ему.И Лупихин побежал навстречу князю.
— А вот мой личный враг идет, —промолвил он,вдруг вернувшись ко мне, —видите этого толстого человека с бурым лицом и щетиной на голове, —вон,что шапку сгреб в руку да по стенке пробирается и на все стороны озирается,как волк?Я ему продал за четыреста рублей лошадь,которая стоила тысячу,и это бессловесное существо имеет теперь полное право презирать меня;а между тем сам до того лишен способности соображенья,особенно утром,до чаю,или тотчас после обеда,что ему скажешь:здравствуйте,а он отвечает:чего-с?А вот генерал идет, —продолжал Лупихин, —штатский генерал в отставке,разоренный генерал.У него дочь из свекловичного сахару и завод в золотухе…Виноват,не так сказал…ну,да вы понимаете.А!и архитектор сюда попал!Немец,а с усами и дела своего не знает, —чудеса!..А впрочем,на что ему и знать свое дело-то;лишь бы взятки брал да колонн,столбов то есть,побольше ставил для наших столбовых дворян!
Лупихин опять захохотал…Но вдруг тревожное волнение распространилось по всему дому.Сановник приехал.Хозяин так и хлынул в переднюю.За ним устремились несколько приверженных домочадцев и усердных гостей…Шумный разговор превратился в мягкий,приятный говор,подобный весеннему жужжанью пчел в родимых ульях.Одна неугомонная оса —Лупихин и великолепный трутень —Козельский не понизили голоса…И вот вошла наконец матка —вошел сановник.Сердца понеслись к нему навстречу,сидящие туловища приподнялись;даже помещик,дешево купивший у Лупихина лошадь,даже тот помещик уткнул себе подбородок в грудь.Сановник поддержал свое достоинство как нельзя лучше:покачивая головой назад,будто кланяясь,он выговорил несколько одобрительных слов,из которых каждое начиналось буквою а,произнесенною протяжно и в нос, —с негодованием,доходившим до голода,посмотрел на бороду князя Козельского и подал разоренному штатскому генералу с заводом и дочерью указательный палец левой руки.Через несколько минут,в течение которых сановник успел заметить два раза,что он очень рад,что не опоздал к обеду,все общество отправилось в столовую,тузами вперед.
Нужно ли рассказывать читателю,как посадили сановника на первом месте между штатским генералом и губернским предводителем,человеком с свободным и достойным выражением лица,совершенно соответствовавшим его накрахмаленной манишке,необъятному жилету и круглой табакерке с французским табаком, —как хозяин хлопотал,бегал,суетился,потчевал гостей,мимоходом улыбался спине сановника и,стоя в углу,как школьник,наскоро перехватывал тарелочку супу или кусочек говядины, —как дворецкий подал рыбу в полтора аршина длины и с букетом во рту, —как слуги,в ливреях,суровые на вид,угрюмо приставали к каждому дворянину то с малагой,то с дрей-мадерой и как почти все дворяне,особенно пожилые,словно нехотя покоряясь чувству долга,выпивали рюмку за рюмкой, —как,наконец,захлопали бутылки шампанского и начали провозглашаться заздравные тосты:все это,вероятно,слишком известно читателю.Но особенно замечательным показался мне анекдот,рассказанный самим сановником среди всеобщего радостного молчанья.Кто-то,кажется,разоренный генерал,человек,ознакомленный с новейшей словесностью,упомянул о влиянии женщин вообще и на молодых людей в особенности. «Да,да, —подхватил сановник, —это правда;но молодых людей должно в строгом повиновении держать,а то они,пожалуй,от всякой юбки с ума сходят». (Детски веселая улыбка промчалась по лицам всех гостей;у одного помещика даже благодарность заиграла во взоре.) «Ибо молодые люди глупы». (Сановник,вероятно,ради важности,иногда изменял общепринятые ударения слов.) «Вот хоть бы у меня,сын Иван, —продолжал он, —двадцатый год всего дураку пошел,а он вдруг мне и говорит: „Позвольте,батюшка,жениться“.Я ему говорю: „Дурак,послужи сперва…“Ну,отчаянье,слезы…но у меня…того… (Слово „того“сановник произнес более животом,чем губами;помолчал и величаво взглянул на своего соседа,генерала,причем гораздо более поднял брови,чем бы следовало ожидать.Штатский генерал приятно наклонил голову несколько набок и чрезвычайно быстро заморгал глазом,обращенным к сановнику.) „И что ж, —заговорил сановник опять, —теперь он сам мне пишет,что спасибо,дескать,батюшка,что дурака научил…Так вот как надобно поступать“.Все гости,разумеется,вполне согласились с рассказчиком и как будто оживились от полученного удовольствия и наставления…После обеда все общество поднялось и двинулось в гостиную с большим,но все же приличным и словно на этот случай разрешенным шумом…Сели за карты.
Кое-как дождался я вечера и,поручив своему кучеру заложить мою коляску на другой день в пять часов утра,отправился на покой.Но мне предстояло еще в течение того же самого дня познакомиться с одним замечательным человеком.
Вследствие множества наехавших гостей никто не спал в одиночку.В небольшой,зеленоватой и сыроватой комнате,куда привел меня дворецкий Александра Михайлыча,уже находился другой гость,совершенно раздетый.Увидев меня,он проворно нырнул под одеяло,закрылся им до самого носа,повозился немного на рыхлом пуховике и притих,зорко выглядывая из-под круглой каймы своего бумажного колпака.Я подошел к другой кровати (их всего было две в комнате),разделся и лег в сырые простыни.Мой сосед заворочался на своей постели…Я пожелал ему доброй ночи.
Прошло полчаса.Несмотря на все мои старания,я никак не мог заснуть:бесконечной вереницей тянулись друг за другом ненужные и неясные мысли,упорно и однообразно,словно ведра водоподъемной машины.
— А вы,кажется,не спите? —проговорил мой сосед.
— Как видите, —отвечал я. —Да и вам не спится?
— Мне никогда не спится.
— Как же так?
— Да так.Я засыпаю сам и не знаю отчего;лежу,лежу,да и засну.
— Зачем же вы ложитесь в постель,прежде чем вам спать захочется?
